Последний рейс «Фортуны» (V)
До чего же прекрасен обыкновенный кипяток! Растянуть бы такое блаженство не на глотки — на капли, прикорнуть бы у жаркого смоляного костра из корабельных досок.
— Кашеварам обед ладить, остальным — на разгрузку! И опять две цепочки потянулись от взлобка к «Фортуне» и от «Фортуны» к взлобку.
После горячего обеда пали мертвецким сном. Пробуждение было тяжелым, все тело болело и ныло, в голове будто свинец.
— На разгрузку! Живо, живо! — Капитан тормошил, тряс за шиворот, кого и пинком поднимал на ноги. — Торопись, море ждать не станет!
«Фортуна» доживала последние часы. К вечеру сломало грот-мачту. Она рухнула, обламывая рангоут, обрывая такелажные тросы и веревочные лестницы, с маху вышибла фальшборт, проломила обшивку, упала, с гулким ружейным выстрелом разделилась на два обломка. И мачта, и корпус бота стали подручными материалами для шалашей, топливом для костра.
Ночью сквозь неспокойный тревожный сон Мекешев слышал хруст и стенания своего корабля. Безошибочно улавливал его страдающий голос в общем гуле, шуршании, треске, завывании и множестве иных звуков штормовой непогоды. К утру переломился килевой брус, распались бортовые щиты. Теперь лишь до конца стало ясно, каким безумством было пускаться в море на таком судне. Дерево изнутри прогнило дочерна, крошилось в руках. «Фортуна» держалась на плаву только благодаря многослойной смоляной обмазке и жировой пропитке из масел, что вытекали из бочек в морских передрягах. Мекешев завернул щепотку деревянной трухи в тряпицу, сунул за пазуху, туда, где висела ладанка с охранными травками и уже закаменевшей за двенадцать лет разлуки с Поморьем земляной лепешкой. Он взял частицу корабельного праха как родную землицу.
Прошли сутки, как «Фортуна» выбросилась на кошку, но на берегу не объявилась ни одна живая душа. Надо самим плыть в острог, бить тревогу, просить лодки и людей. К счастью, судовой ялик удалось оттащить в лагерь. Насмех сооруженные балаганы из корабельных досок, кучи имущества придавали лагерю на косе вид пристанища погорельцев. Сваленные воедино случайные вещи, просмоленные, будто обугленные доски, черные, как от копоти, лица людей.
— До спокойного места не рукой подать, каждая ходка отнимет часы. А сколько их, ходок, надо… К полуночи не управиться, и ялик загубить просто, а без него пропадем, — рассуждал вслух Мекешев.
Все понимали: штурман прав, но как же тоскливо и боязно оставаться на косе. Большие волны по неприметным глазу впадинам переливались через песчаный островок совсем близко от лагеря.
— Готовить ялик, — приказал капитан. — За старшего ты, Федор.
Вскоре маленькая лодчонка с шстью гребцами отошла от косы и двинулась в устье Большой реки. Где-то за тучами солнце набирало высоту, а от «Фортуны» и следа не осталось. Прибойные валы проглотили последние щепки. Пусто, дико, совсем беззащитно сделалось на островке.
— Вот какая фортуна нам выпала, Степан Петрович. Смерть тут принять, — беспечально, смирившись с неизбежным концом, произнес Аргунов. Крашенинников хмуро отозвался:
—Не спеши крест ставить, Осип.
Внезапно твердь под ногами дрогнула, вдоль кошки пробежала скрытая волна. За ней другая. Колени самопроизвольно подламывались от толчков, нарушая равновесие тела.
— Трясение земли! — первым догадался Мекешев и успокоил всех: — Здесь такое дело обыкновенное. А толчки слабые, далеко где-то случилось. На Курилах или по другую сторону Камчатки.
Объяснение внесло ясность, но не избавило от тревоги. Вдруг и здесь земля вздыбится! Подземные судороги повторялись и в ночи. Сквозь тучи прорезался свет ущербного месяца, льдисто-зеленый, неживой. Сморщенная, влажная коса блестела, как отколовшаяся от берегового припая льдина с шатающимися тенями людских фигур. Помощь пришла на седьмые сутки. Уже и не чаяли в живых остаться. Море наступало с каждым часом, заливало косу, рвалось в речное русло. Едва погрузились в спасительные лодки-долбленки, на месте, где был лагерь, забурлила, закипела вода.
— Кабы припозднился малость, — сказал кормщик Федор, — не миновать вам беды. А так, господин студент, вы прямо-таки в рубашке родились.
— В одной рубашке остался, — уточнил Крашенинников. — В той, что на мне. А больше ничего и не осталось. Ни белья, ни провианта. Слава богу, инструмент казенный почти весь спасти удалось и часть бумаги. Обойдемся как-нибудь, а вскорости и вся научная свита сюда прибудет.
Федор покачал рыжей бородой:
—До будущей весны ни один корабль на Камчатку не придет. Последний рейс в эту навигацию «Фортуна» сделала. Царство ей… далее
И. Миксон
Математика, механика, физика… А его теория движения Луны? А «теория музыки», а демографические исследования — законы изменения численности и состава населения, а философские «Письма к одной немецкой принцессе», многократно переиздававшиеся и ставшие настольной книгой просвещенной части русской молодежи! Недаром крупный русский математик академик Буняковский писал о нем: «Эйлер, объявший необыкновенным своим гением все отрасли точных наук…»….
По-видимому, все жизни состоят из пересечений с чьими-то судьбами, открытиями, мнениями, радостями и печалями. Иногда эти пересечения перестраивают и нашу линию судьбы, придают ей, так сказать, иной маршрут, новое направление. Иногда мы проходим мимо, даже не узнав о состоявшемся пересечении. Тут уж многое зависит от нашей внутренней готовности, настроенности. От умения принять чужую волну. Для…
Из достижений ученого в механике, рассказывать о которых легче, чем о математических, вспомним о разработанной им для молодого Русского флота первой теории остойчивости корабля — в книге «Морская наука, или Трактат о кораблестроении и кораблевождении». Это вечная задача о том, как строить корабли, чтобы при разных загрузках, скоростях и курсах по отношению к волнам они…
В восемь часов вечера Гейдельберг засыпает. Пустеет рыночная площадь. На окнах домов и лавок хозяева опускают жалюзи. Только в доме неподалеку от университета долго не гаснет свет. Там живут русские студентки. То, что сюда приехали учиться русские, удивления не вызывало. Гейдельберг славился старинным университетом, сильными математиками и химиками. По утрам длинные, тесные коридоры этого храма…
Недавно в Ленинграде был я на защите диссертации по прикладной механике. Молодой ученый, автор важных изобретений, защищался ярко, уверенно, пожалуй, даже чуть самоуверенно: почему-то не упомянул он о своих учителях в науке, о предшествовавших работах профессоров — членов Ученого совета, хотя от них зависела судьба защиты. Случайно я обратил внимание, что он то и дело…
На Петербургском съезде натуралистов в 1867 году зародилась мысль организовать ряд лекций для женщин по университетским предметам. Слух об этом распространился молниеносно, и на имя ректора Петербургского университета посыпались заявления. Их подписали более четырехсот женщин самого разного сословного положения и состояния — от разночинок до аристократок. Одновременно в Москве возник кружок женщин, решивших тоже добиваться…
Он родился в городе Базеле в 1707 году в семье сельского пастора, от которого унаследовал и набожность, и любовь к математике: отец обучался у самого Якоба Бернулли — старшего в «династии» потомственных знаменитых математиков. Без труда учился Леонард в гимназии, и сам начал посещать небольшой Базельский университет, в котором преподавал выдающийся математик—младший брат Якоба —…
Лермонтова истово работала в лаборатории Бунзена. Проводила качественный анализ соединений, исследовала количественный состав руд, отделяла друг от друга редкие металлы — спутники платины. Ее не тяготили однообразие и монотонность опытов. Точно священный ритуал, приобщающий к таинственному клану химиков, повторяла Юлия методики, добиваясь совершенства. Счастливая случайность сводит Лермонтову с Д. И. Менделеевым, приехавшим в Гейдельберг к…
Отдав России четырнадцать лет плодотворного труда, Эйлер принял лестные условия прусского «короля философа» Фридриха II и переехал в Берлин, чтобы занять созданный для него пост главы математического отделения Берлинской академии наук. Позже он фактически возглавлял эту академию и проработал в Берлине двадцать пять лет, получив признание как первый математик мира. Но, по словам одного из…
Сняв в Геттингене небольшую комнатку, Юлия начала готовиться к испытанию по четырем предметам: неорганической и органической химии, физике и минералогии. Три недели до решающего дня показались ей ужасными. Без Ковалевской она чувствовала себя одиноко. Собственные успехи в изучении химии, подтвержденные рекомендательными письмами известных ученых, казались ей ничтожными. Наконец настал страшный день. Каково же было потрясение…