Часть 15
Однажды в нашем училище потерпел катастрофу самолет Як3. Курсант выполнял задание в зоне, как вдруг почувствовал в кабине резкий запах бензина. Как положено, он доложил об этом на командный пункт и получил приказ немедленно прекратить полет и следовать на аэродром. Через несколько минут самолет уже заходил на посадку. Летчик действовал четко, точно по инструкции — перед последним разворотом выпустил шасси, открыл фонарь и… тут-то и случилось непоправимое — самолет вдруг вспыхнул как факел. Спастись курсанту не удалось.
Прошло несколько дней и… новое ЧП. На этот раз катастрофа произошла с учебным Як9в. Летели в паре — инструктор и курсант. На большой высоте у них отказал мотор. Высоты хватало, и при умелом управлении можно было бы дотянуть до аэродрома. Самолет уже подходил к цели, оставалось только перелететь через железнодорожное полотно, за которым начиналось летное поле.
Чтобы сохранить высоту, инструктор подал курсанту команду: «Шасси и щитки не выпускать!» Но курсант команды не понял, растерялся и тут же выпустил шасси. Это привело к потере скорости и падению самолета…
Комиссия тщательно расследовала причины аварии. Мы тоже между собой говорили о них. Анализировали случившееся — и на высоте, и при посадке. И приходили к выводу, что при правильных, разумных действиях можно было бы избежать жертв.
Когда я знакомился с выводами комиссии по поводу этих двух чрезвычайных происшествий, даже подумать не мог, что очень скоро сам попаду в аналогичную переделку…
Мы взлетели на самолете Як9в вдвоем с курсантом Богословским. Поднялись на высоту 170—180 метров, и гут мотор стал давать перебои. Стрелка бензиномера запрыгала по циферблату как бешеная, а потом устремилась к нулю. В нос ударил резкий запах бензина. Оглянувшись, увидел за собой темный дымный шлейф. Но пламени не было видно, значит, самолет еще не горел.
Я взял управление на себя и тут же выключил мотор, чтобы от случайной искры не загорелись пары бензина. Потом спокойно (или это только мне показалось, что спокойно?!) подал команду Богословскому — «Запрещаю, понимаешь, запрещаю! — выпускать шасси и открывать фонарь. Идем на вынужденную, будем садиться на брюхо с закрытым фонарем. Ничего сам не делай!»
Будем садиться… Но куда? Высота мала, и разворот на аэродром сделать не удастся. Раздумывать было некогда, и я повел самолет на посадку прямо по курсу в… мичуринский опытный сад. Старался направить машину так, чтобы фюзеляж прошел по середине широкого пролета между деревьями.
Все мои действия были почти автоматическими. Анализ двух предыдущих катастроф не пропал даром. Сели хотя и на брюхо, но поломки были минимальными — погнули винт, немного помяли радиатор. А в общем машина была цела и не требовала большого ремонта.
Вылезли из машины и тут только вздохнули с облегчением. Подумалось, что в полете я даже испугаться не успел как следует. Да и Богословский держался молодцом.
«Трудные дороги космоса», В.А.Шаталов
Прибыл, доложил начальству. Мне показали кабинет, где сидело еще несколько человек, выделили стол, навалили на него кучу папок и сказали — знакомься с делами: тут отчеты, различные приказы, инструкции, методические разработки, всевозможные анализы, анкеты и т. д. и т. п. Ну, думаю, очень интересная эта новая «бумажная техника», боевая и современная… Но долго бумагами заниматься…
Мне предстояло освоить новые тактические приемы применения этого самолета: незаметный подход к цели на малой высоте, когда тебя никто не ждет и не может засечь локатор, прицельную стрельбу и бомбометание, а затем и уход от цели с тем, чтобы никто тебя не смог перехватить. К первому вылету готовился тщательно. Хорошо изучил материальную часть. В этом…
Думать я не стал. Рапорт написал в этом же кабинете. Решение мое было твердым, ни одной минуты в дальнейшем я не сомневался в правильности принятого решения. «Даже если у меня один шанс из тысячи — я буду пытаться использовать и этот шанс». Нас вызвали на окружную медицинскую комиссию. Из дюжины здоровых парней она отобрала только…
Гагарин! В растерянности минуту стояли и не знали, что делать, как себя вести. Я только успел подумать, что еще не знаю, попаду ли в отряд, но одна моя мечта уже сбылась — вижу Гагарина, он стоит совсем близко, даже могу поговорить с ним. Юрий Алексеевич понял наше состояние и первым нарушил затянувшуюся паузу: — Что,…
Честно говоря, меня поначалу волновала перспектива моих отношений с командирами звеньев. Я понимал, что среди них могут быть и обиженные — подготовлены они лучше меня и класс имеют более высокий. Правда, у них нет за плечами академии, но ведь она для такой должности и не имеет большого значения. Но беспокойство мое было напрасным. Очень скоро…
1969. Группа курсантов, бывших «спецов», перед первыми само-стоятельными полетами. С Григорием Афанасьевичем мы были уже знакомы, и встретил он меня довольно приветливо. Рассказал о своем полке, потом мы вместе совершили пробный вылет. Командир полка лично хотел удостовериться в моих способностях управлять современной боевой техникой. А затем сам повел меня знакомить с эскадрильей. Народ в эскадрилье,…
1949. Руководство полетами в какойто мере напоминало мне игру в шахматы. Только игровым полем была не доска, а все небо, вместо чернобелых клеточек — зоны, где «работали» самолеты. И время измерялось не минутами, а секундами, даже порой долями секунды. Просчет и ошибка шахматиста ограничивались потерей фигуры, самая грубая вела к проигрышу партии. Ошибка же руководителя…
Тогда, в августе 41-го, я впервые понастоящему испытал сильное чувство страха, и многое в моей будущей судьбе зависело от того, какие выводы я сделаю из этой ситуации, как поведу себя в подобных условиях в следующий раз, поддамся ли этому паническому, безотчетному чувству или сумею преодолеть его. К счастью, я нашел тогда силы и победил страх….
В конце августа фашисты были уже на ближних подступах к Ленинграду. Наш ремонтный поезд связи перебросили с Карельского перешейка на станцию Мга. Тут уже во всем чувствовалась близость фронта. Слышался орудийный гром, над нами то и дело происходили воздушные бои, часто бомбили. Но мы привыкли к бомбежкам и продолжали делать свое дело, даже если объявлялась…
Рабочий день наш продолжался чуть ли не пятнадцать часов — утром пять часов занятий, потом переход на шахту и четыре часа работы на шахтном дворе, потом возвращение в школу… Дежурные ходили на разгрузку эшелонов на станцию. И уроки нужно учить — преподаватели хотя и понимали и ощущали на себе наши трудности, сами вместе с нами…