Часть 10
В январе 1944 года нас впервые распустили на каникулы. Разрешили съездить и навестить родителей. Я поехал к маме в Петропавловск. Дома ахнули, когда увидели меня, худющего, в старенькой прозрачной шинели.
Мама решила в один день меня отогреть и откормить. Растопила печь. На столе появился горшочек с кашей из молотой пшеницы, печеная картошка в мундире, молоко. А когда я все это съел, мама поставила на стол еще и винегрет на постном масле. Сейчас трудно поверить, что в один прием я смог поглотить такую гору продуктов.
Быстро пролетело время каникул, и приближалась пора возвращения в школу. Мама начала уговаривать меня: «Чего ты будешь там учиться, мерзнуть, оставайся дома, не пропадет твоя авиация».
Как это просто, убедить человека сменить жизнь, полную трудностей, тревог и лишений, на более легкую. Слушаешь советы родных и близких и сам себя начинаешь уговаривать, убеждать, оправдывать.
И ведь всегда находишь веские аргументы. Ну в самом деле — почему я должен возвращаться в школу? Останусь с мамой в Петропавловске. Буду учиться в обычной школе или пойду работать на оборонный завод. Мама же говорит, что рабочие здесь нужны. И маме помощник нужен. А учиться на летчика всегда успею… Ну потеряю год или два — какая разница? А здесь сытно, тепло…
И все же я нашел в себе силы отказаться от теплого местечка возле мамы и вернуться в школу. Оставаться дома было бы
предательством, значило спасовать перед трудностями, струсить.
И вот я снова в школе. Снова занятия в классах и работа на шахте, снова дальние походы за углем и снова под утро замерзшая вода в умывальниках. Но девятый класс закончил успешно. А летом пришел приказ о реэвакуации нашей школы на запад. Но не в Воронеж, где она размещалась до войны, а в один из соседних городов. Воронеж был так сильно разрушен, что для нашей школы там и места не находилось.
Последний свой школьный год мы начинали в Липецке. Здесь были свои плюсы и минусы. Конечно, мы не теснились, как в Караганде, получили много нового оборудования, на школьном дворе был установлен даже настоящий самолет.
Но общежитие еще не было готово, и разместили нас — десятиклассников—по частным домам. Я со своими лучшими друзьями — Лешей Шкарандой и Володей Курбатовым — поселился в доме у одной старушки. Ее сыновья и даже внуки были на фронте, и она приняла нас как родных.
Коллектив школы к этому времени стабилизировался. Все, кто не выдержал испытаний, сбежали. Остались самые крепкие ребята.
Почти в самом конце 1944 года я получил известие о тяжелом ранении отца. Его друзья писали, что ранен он был в обе ноги, много крови потерял и в тяжелом состоянии отправлен самолетом в Ленинград, где его должны были оперировать.
Я очень любил отца и это несчастье тяжело переживал. Пошел к начальнику школы — Василию Захаровичу Акимову — человеку доброму и отзывчивому. Он дал мне разрешение на поездку в Ленинград.
Обегал весь Липецк и на все деньги, что прислал мне отец незадолго до ранения, накупил ему яблок. Говорили, что яблоки очень полезны раненым, а в Ленинграде где их достать?
После госпиталя отец успел вернуться на фронт, в свою часть. Его наградили еще одним орденом. А до этого за строительство «Дороги жизни» в осажденный
Ленинград отцу было присвоено звание Героя Социалистического Труда. Окончил войну он в Восточной Пруссии. Потом долго еще оставался на военной службе, ремонтировал разрушенные железные дороги, строил новые. Работал под Таганрогом, прокладывал линию электрифицированной дороги в Баку, на Апшеронском полуострове. Ушел на пенсию только в середине шестидесятых годов…
Через полтора месяца после победного окончания войны нам вручили аттестаты о среднем специальном образовании. Потом состоялась медицинская комиссия, которая признала годными к летной службе всего двадцать пять наших выпускников. Среди них был и я.
Получили мы направление в одну из школ первоначального обучения летчиков, или попросту «первоначалку». Оттуда нас направили в Качинское училище, которое во время войны было эвакуировано на восток. Это училище готовило летчиков-истребителей.
Появилась надежда, что моя заветная мечта скоро сбудется. Но она начала гаснуть, едва мы прибыли в училище, где оказались, мягко говоря, лишними людьми. Здесь после окончания войны скопилось много курсантов — менялись сроки и объем обучения, осуществлялся переход на программы мирного времени.
«Трудные дороги космоса», В.А.Шаталов
Прибыл, доложил начальству. Мне показали кабинет, где сидело еще несколько человек, выделили стол, навалили на него кучу папок и сказали — знакомься с делами: тут отчеты, различные приказы, инструкции, методические разработки, всевозможные анализы, анкеты и т. д. и т. п. Ну, думаю, очень интересная эта новая «бумажная техника», боевая и современная… Но долго бумагами заниматься…
Мне предстояло освоить новые тактические приемы применения этого самолета: незаметный подход к цели на малой высоте, когда тебя никто не ждет и не может засечь локатор, прицельную стрельбу и бомбометание, а затем и уход от цели с тем, чтобы никто тебя не смог перехватить. К первому вылету готовился тщательно. Хорошо изучил материальную часть. В этом…
Думать я не стал. Рапорт написал в этом же кабинете. Решение мое было твердым, ни одной минуты в дальнейшем я не сомневался в правильности принятого решения. «Даже если у меня один шанс из тысячи — я буду пытаться использовать и этот шанс». Нас вызвали на окружную медицинскую комиссию. Из дюжины здоровых парней она отобрала только…
Гагарин! В растерянности минуту стояли и не знали, что делать, как себя вести. Я только успел подумать, что еще не знаю, попаду ли в отряд, но одна моя мечта уже сбылась — вижу Гагарина, он стоит совсем близко, даже могу поговорить с ним. Юрий Алексеевич понял наше состояние и первым нарушил затянувшуюся паузу: — Что,…
Честно говоря, меня поначалу волновала перспектива моих отношений с командирами звеньев. Я понимал, что среди них могут быть и обиженные — подготовлены они лучше меня и класс имеют более высокий. Правда, у них нет за плечами академии, но ведь она для такой должности и не имеет большого значения. Но беспокойство мое было напрасным. Очень скоро…
1969. Группа курсантов, бывших «спецов», перед первыми само-стоятельными полетами. С Григорием Афанасьевичем мы были уже знакомы, и встретил он меня довольно приветливо. Рассказал о своем полке, потом мы вместе совершили пробный вылет. Командир полка лично хотел удостовериться в моих способностях управлять современной боевой техникой. А затем сам повел меня знакомить с эскадрильей. Народ в эскадрилье,…
1949. Руководство полетами в какойто мере напоминало мне игру в шахматы. Только игровым полем была не доска, а все небо, вместо чернобелых клеточек — зоны, где «работали» самолеты. И время измерялось не минутами, а секундами, даже порой долями секунды. Просчет и ошибка шахматиста ограничивались потерей фигуры, самая грубая вела к проигрышу партии. Ошибка же руководителя…
Тогда, в августе 41-го, я впервые понастоящему испытал сильное чувство страха, и многое в моей будущей судьбе зависело от того, какие выводы я сделаю из этой ситуации, как поведу себя в подобных условиях в следующий раз, поддамся ли этому паническому, безотчетному чувству или сумею преодолеть его. К счастью, я нашел тогда силы и победил страх….
В конце августа фашисты были уже на ближних подступах к Ленинграду. Наш ремонтный поезд связи перебросили с Карельского перешейка на станцию Мга. Тут уже во всем чувствовалась близость фронта. Слышался орудийный гром, над нами то и дело происходили воздушные бои, часто бомбили. Но мы привыкли к бомбежкам и продолжали делать свое дело, даже если объявлялась…
Рабочий день наш продолжался чуть ли не пятнадцать часов — утром пять часов занятий, потом переход на шахту и четыре часа работы на шахтном дворе, потом возвращение в школу… Дежурные ходили на разгрузку эшелонов на станцию. И уроки нужно учить — преподаватели хотя и понимали и ощущали на себе наши трудности, сами вместе с нами…