Не успели дух перевести, волны и ветер опять потащили «Фортуну». Якорь волочился по песчаному грунту» не зацеплялся.
Судно отказалось подчиняться рулю. Положение стало критическим. Бот предсмертно трещал. Последний и единственный шанс — как можно скорее выброситься на косу.
— Руби канат! Канат руби! — отдал команду штурман.
Теперь уже ничто не сдерживало «Фортуну». Могучая волна подхватила ее и понесла к берегу.
— Все наверх! Держись!
«Фортуна» в пене и брызгах со скрежетом и костяным хрустом врезалась в черную спину кошки. Кормовая часть глубоко засела в плотном вулканическом грунте, нос и бушприт с обрывками такелажа задрались к небу.
— Уходи! Не мешкать! Уходи-и!
Люди в спешке покидали «Фортуну». Прыгали в мутную кипень, по колено в воде неуклюже бежали от обреченного корабля на спасительный пятачок суши. К счастью, вовсю шел отлив, отмель быстро разрасталась. А вокруг бесновалось море, грозное, безжалостное, непредсказуемое.
Первым обрел речь кормщик Федор:
— Вот и приехали на ету самую кошку…
Никто не отозвался. Сгрудились, мокрые с головы до ног, дрожащие от пронизывающего ветра, от неотжитого еще ужаса кораблекрушения. Да и наступило ли полное спасение? До земли сто метров, а море — вот оно, в нескольких шагах, окружило со всех сторон.
Мекешев неподвижно смотрел на свой бывший корабль. Море уже не отдаст «Фортуну», довершит черное дело, разобьет в щепки, разберет на ребрышки, потом и ребрышки заглотит. Свершилось неизбежное, о чем он же и предупреждал охотское начальство.
Положение людей было незавидным. Судьба их не определилась: уже на Камчатке и еще не на Камчатке, не на земле. За какой-то час кошка высвободилась из водной толщи, обрела вид плоского, с горбинкой острова, шириною в полсотни метров. Морские волны учиняли робкие набеги, шурша, перестукивая камешками, взбегали на десять — пятнадцать шагов, истончались до стеклянной прозрачности и, обессилев, уползали обратно. На темном сером базальтовом песке высыхала желто¬ватая мыльная пена, чернела галька. Море выплевывало ее как обглоданные фруктовые косточки.
К штурману подошел студент. Он был без шапки, без парика; мокрые русые пряди налипли на высокий лоб. Крылья массивного горбатого носа раздулись; под темными бровями темные синие глаза с искорками вокруг черного блестящего зрачка. Выступающая нижняя губа, сильный подбородок с желобком — все говорило о твердом характере, воле и решительности в действиях.
— Господин штурман, надо спасать казенную кладь. Все научные вещи в трюме…
Крашенинников просил и настаивал. Мекешев с тем же неожиданно возникшим вниманием посмотрел на остальных людей. В запавших глазах, в иссушенных десятисуточным каторжным трудом лицах читалась тупая покорность судьбе. Ветер сушил одежду и обувку, на них бахромчатой плесенью выступала морская соль.
«Надо дать людям работу, дело, отвлечь от черных мыслей. Студент оклемался быстрее других, потому что не о своем животе печется, о каких-то инструментах и бумагах…»
— Я требую, наконец! Командуйте же, капитан!
Да, штурман еще оставался, обязан был оставаться командиром корабля, капитаном.
—Пока я здесь командую, — осадил студента Мекешев и решительно призвал: — Всем на разгрузку! Стаскивать сюда, на взлобок.
Не оглядываясь, он двинулся к разбитому судну. Непостижимо, как много вмещала столь малая посудина. Не верилось, что с таким грузом переплыли море. А ведь часть клади, и весьма солидную, сбросили в пути. На сухом взлобке косы росли, будто муравьиные кучи, навалы из ящиков, сум, мешков, бочек. И люди, подобно муравьям, двигались двумя цепочками. В одну сторону — налегке, в другую — с тяжелой ношей. Трудная работа, казалось, должна бы доконать измученных людей, но произошло обратное: разогрелись, поднялось настроение. А тут и чай в котле закипел… далее
И. Миксон